Однако, бунтарь-одиночка в галерее сенчинских героев – скорее исключение из правил. Гораздо чаще на страницах его повестей встречаются прототипы чеховских персонажей с их депрессивно-упадническим настроением и ощущением бессмысленно прожитых лет. Вот и герой повести с говорящим названием «Зима» попадает в эту категорию. Тридцатишестилетний житель приморского курортного городка, от лица которого и ведется повествование - вроде бы мужчина в самом расцвете сил, без проблем с жильем и здоровьем, мается от однообразия и пустоты собственного существования. Живет – или не живет, а существует он механически, словно «черновик пишет», а настоящая интересная жизнь то ли мимо прошла, то ли еще не наступила. Верный чеховской же рефлексии он сам точно определяет ключевое слово своей жизни – «тоска», добавляя к нему модное нынче сленговое прилагательное - «кислотная»: «Сейчас я кажусь себе, в свои тридцать шесть лет, все знающим, все испытавшим стариком. Хотя, что я знаю? что испытал?..»
По сути, вся повесть – внутренний монолог в духе а ля Антон Павлович, человеческая драма, где минимум событий с лихвой компенсируется глубокими философско-психологическими размышлениями о жизни, о потере в ней своего места, о крушении надежд.
Любимое и единственное развлечение героя, кроме телевизора – бродить по улицам городка в поисках «того, не знаю чего», но чего-то такого, что может изменить «вялое и бесцветное течение жизни». У него нет и какой-то стойкой человеческой привязанности. Есть две знакомые местные девушки, перманентно пребывающие примерно в том же состоянии недовольства. Одна, Наталья – экскурсовод в музее, витающая в романтических облаках раскрашенного ее собственным воображением прошлого. Вторая, Ирина – официантка в кафе, прагматичная красавица, втайне ждущая «принца» в обличье посетителя с толстым кошельком.
Если же причины столь знакомой русскому человеку хандры, как свежевыглаженное белье, разложить по полочкам (а у автора они именно так и разложены), то на первой мы получим вроде бы очевидные социальные причины.
Уничтожение промышленной инфраструктуры советского периода значительно увеличило количество праздношатающихся граждан, перебивающихся случайными заработками. К их числу принадлежит и наш герой. Если летом он находит себе нехитрую подработку на пляжах, то зимой, когда жизнь курортного городка замирает, впадает, как в спячку, в продолжительное безделье с сидением у телевизора и полным ощущением жизненного «капута». А ведь еще не так давно его родители жили иначе: «На работу родители шли, конечно же, не с песнями, но уж точно с желанием. По вечерам обсуждали рабочий день, иногда расстраивались, что план под угрозой срыва, радовались грамотам… »
Но проблемами потерянного поколения история молодого человека, точнее, история его «тоски» явно не исчерпывается. И на следующей полке шкафа со скелетом мы обнаружим вполне стандартный набор личных качеств нашего героя: его инертность, слабость воли и чувств, отсутствие рвения что-то изменить, куда-то уехать, на кого-то выучиться, как-то встряхнуться – одним словом, «поставить все на карту и жизнь переменить»…
Но и это еще не все. В каждом шкафу всегда есть дальний, потаенный, не видимый глазу угол, заполненный либо ненужным хламом, либо наиболее ценными и сокровенными вещами. В лучших образцах отечественной прозы этот угол именуется подводным течением. Есть оно и у повести Сенчина.
Первопричины ощущения пустоты и бессмысленности существования могут быть скрыты в глубине человеческой натуры. Потомкам Адама, благодаря их природному несовершенству, свойственно ожидать от жизни постоянного праздника, полного только ярких и радостных событий. Проще говоря, все мы – явно или тайно – ждем от судьбы в разы больше, чем, в конечном итоге, нам она дает. А в результате получаем череду будней, где, чем дольше живешь, тем быстрее летит время, и каждый последующий день все больше похож на предыдущий, а серенькое небо с сереньким дождем не торопится покрываться вожделенными алмазами.
Ольга Кургина
