1. Дом-музей В.П. Астафьева. Этот домик купил в 1980 г. писатель, вернувшись в Сибирь. В этом доме Виктор Петрович жил каждое лето (остальное время В.П. и Мария Семёновна жили в своей квартире в Акадмгородке), здесь написаны «Печальный детектив» (1987), «Зрячий посох» (1988), «Прокляты и убиты» (1993-1994), «Так хочется жить» (1995):
2. Во дворе - скульптурная композиция "Виктор Петрович и Мария Семёновна на лавочке" (автор В. Зеленов):
3. Комната в гостевом домике:
4. Большая комната в доме писателя:
5.
6.
7. Рабочий стол
8.
9. Разделочные доски на кухоньке остались от Виктора Петровича
10. набор для специй тоже:
11.
12. Два кедра во дворе посадил сам писатель. А рядом богатая нынче ранетка:
13.
14. Во дворе усадьбы Витиной бабушки - Екатерины Петровны Потылицыной. Амбар:
15. Огород убран:
16.
17.
18. Хозяин:
19.
20.
21. В бабушкином доме:
22.
23.
24. Идем в выставочный зал:
25. Он был открыт 1 мая 2014 года, в день 90-летия Виктора Петровича. Посетители здесь могут познакомиться с перепиской писателя, увидеть книги с автографами, документы и фотографии. Здесь же собраны живописные, графические и скульптурные работы, на которых изображен Виктор Петрович и Мария Семёновна, герои книг писателя.
26. Во дворе - зона отдыха с площадкой для выступлений:
27. Отсюда хорошо видны большие деревья на участке дома-музея:
28. В выставочном зале:
29.
30.
31.
32.
33. Удостоверение В.П. Астафьева - литературного работника газеты "Чусовской рабочий":
34. Рукопись повести "Пастух и пастушка" (1967):
35. Программки спектаклей по произведениям Астафьева:
36. Либретто балета "Царь-рыба" и ноты романса В. Пороцкого на стихи В.Астафьева "Ах, осень, осень..."
37.
38. В витринах можно увидеть и вещи, подаренные писателю и Марии Семеновне. Эти чайные пары, например, в 2004 году подарил вдове писателя В.В. Путин. Он тогда побывал в Овсянке.
39.
40. Последние цветы:
41.
42. Рябина у библиотеки, посаженная Б.Н. Ельциным:
43.
44.
В заключение - фрагмент из "Затесей":
Падает лист, маленький, бледный. Наступает еще одна осень, всегда пробуждающая потребность в самоочищении. Пройдет неделя-другая, и всем ударам себя подставившая придорожная береза отодвинется от леса, от мира, от людей. Да, она будет стоять все тут же, все так же, на виду, и в то же время сделается отчужденной, в себя самое погруженной, и лес по горам оцепенеет в неслыханно ярком наряде, все силы, всю свою мощь, всю тихую тайну выставив напоказ.
Скорбь уходящего лета напомнит нам о наших незаметно улетающих днях; что-то древнее, неотступное стронется в нас, замедлится ход крови, чуть охладится, успокоится сердце, и все вокруг обретет иной смысл и цвет.
Нам захочется остановиться, побыть наедине с собой, заглянуть в глубину себя.
Но и это робкое желание невыполнимо. Остановиться уже невозможно. Мы мчится, бежим, рвем, копаем, жжем, хватаем, говорим пустые слова, много, очень много самоутешительных слов, смысл которых потерян где-то в торопливой, гомонящей толпе, обронен, будто кошелек с мелочью. Воистину как в шотландской пословице: «Чем хуже дела в приходе, тем больше работы звонарю…»
Ах, если бы хоть на минуту встать, задуматься, послушать себя, душу свою, древнюю, девственную тишину, проникнуться светлой грустью бледного листа — предвестника осени, еще одной осени, еще одного, кем-то означенного круга жизни, который совершаем мы вместе с нашей землею, с этими горами, лесами, и когда-то закончим свой век падением, скорей всего не медленным, не торжественным, а мимоходным, обидно простым, обыденным — на бегу вытряхнет из себя толпа еще одного спутника и умчится дальше, даже не заметив утраты.
Притихла земля. Притихли леса и горы. Воссияло всей глубиной небо, чтоб отражение листа в нем было нескончаемо, чтоб отпечатался его лик в беспредельности мироздания, чтоб сама земля, приняв форму листа, похожего на слабое человеческое сердце, легко и празднично кружилась среди звезд, планет и там продолжилась в стремительном движении неведомых нам миров.
